Такой завет оставил потомкам Степан Крашенинников, открывший для русских Камчатку — страну ительменов
За несколько недель до своей смерти Пётр Великий закончил наставление для участников Первой Камчатской экспедиции. Перед ней стояла задача выяснить: существует ли между Азией и Америкой пролив, или они соединены перешейком? Боту «Св. Гавриил» под командованием капитан-командора Витуса Беринга удалось пройти за полярный круг, но твёрдой уверенности в том, что пролив открыт, не было. Возвратившись в Петербург, Беринг сам составил прект нового научного похода. Мир ещё не знал экспедиции более грандиозной по размаху, чем Вторая Камчатская. Она продолжалась около десяти лет и составила настоящую эпоху в исследовании Сибири, русского Севера и Дальнего Востока.
Академический отряд
Название экспедиции было не совсем точным. Она делилась на несколько отрядов. Северным отрядам поручалось обследовать побережье Ледовитого океана от Белого моря до Чукотки. Тихоокеанским — отыскать морские пути к берегам Америки и Японии. Наконец, был ещё один отряд — от Академии наук. Ему поручалось пройти по Сибири, всесторонне изучить её, добраться до Камчатки и тоже исследовать этот незнакомый тогда полуостров.
В состав академического отряда входило несколько учёных, в частности, историк Г. Ф. Миллер и натуралист И. Г. Гмелин. В помощь им придавались студенты московской Греко-латинской академии. Сенат, признав Вторую Камчатскую экспедицию «самой дальней и трудной и никогда прежде не бывалой», утвердил особые «Правила», которыми должны были руководствоваться учёные, в ней участвовавшие.
Донесения о научных изысканиях следовало непременно и систематически посылать в Петербург. Ничего из сделанных открытий «ни приватно, ни публично, ни письменно, ни словесно» чужестранцам до публикации не объявлять. При встречах с местными жителями, предписывалось «с ними поступать ласково и ничем не озлоблять». Напротив, «для лучшего приласкания, давать малые подарки».
Научный отряд покинул столицу в начале августа 1733 года. То на барках по рекам и озёрам, то посуху в кибитках и на подводах учёные за пять месяцев добрались до Тобольска. Беринг, не желая мешать учёным, разрешил им путешествовать далее самостоятельно. И они в полной мере воспользовались этим правом, посетив многие сибирские города, посёлки и места чем-либо замечательные в природном отношении.
Неожиданное поручение Один из студентов, Степан Крашенинников, оказался незаменимым помощником учёных. Видя его рвение к научным изысканиям и в «поступках честное обхождение», Гмелин и Миллер стали поручать ему проведение физических, ботанических, зоологических, исторических исследований. Так что нередко Крашенинникову приходилось отклоняться от главного маршрута.
Лишь к весне 1736 года учёные, пережив немало опасных приключений (при переправе через озеро Байкал они едва не утонули), испытав на себе сибирские морозы (когда, по свидетельству профессора Гмелина, «вороны и воробьи падали на землю, как мёртвые) прибыли в Якутск и присоединились к отряду Беринга. Отсюда Гмелин и Миллер должны были ехать дальше, на Камчатку. Нежданные события изменили эти планы. В начале ноября в доме Гмелина случился пожар, уничтоживший ценнейшие научные материалы. Вдобавок серьёзно заболел профессор Миллер. Путешествие на Камчатку откладывалось на неопределённое время. И тогда было решено: на далёкий полуостров отправится пока только один Степан Крашенинников, построит там жильё для профессоров и встретит их.
От Якутска до Охотска — в те времена маленького посёлка на берегу Охотского моря — свыше тысячи вёрст. Тропа на восток вилась по тайге и горам. По ней могли пройти лишь верховые и вьючные лошади да сильные и выносливые люди. Особенно тяжела была вторая половина пути. Крашенинников вспоминал: «Вообще о сей дороге объявить можно, что она столь беспокойна, что труднее дороги представить нельзя. На самых верхах ужасные болота и зыби, в которые ежели лошадь проломится, то освободить её нет никакой надежды».
Только на сорок первый день пути показались избы Охотска. Неделю спустя пришёл парусник с многозначительным названием «Фортуна» и повёз Крашенинникова через море на таинственный полуостров.
Гибель «Фортуны»
Парусник оказался старым, изношенным. На вторые сутки плавания в корпусе корабля открылась течь. Трюм начал быстро заполняться водой. Люди, стоя по колено в воде, непрерывно качали помпы. Качали изо всех сил. Но это мало помогало.
Чтобы облегчить судно, начали сбрасывать за борт грузы, лежавшие на палубе. В море полетели ящики, мешки, кули. Оказалось, что и этого недостаточно. Тогда стали вытаскивать и сбрасывать в море кладь, находившуюся в трюме. Бросали всё без разбора, самое тяжёлое и что поближе находилось. «Несчастливы были те, — рассказывал Крашенинников, — кладь которых наверху лежала». Он оказался как раз в числе эти несчастливых. «От помянутого сбрасывания, — писал Степан Петрович, — я в крайнее разорение пришёл».
Были выброшены его мешки с ржаной мукой, сумки с провиантом, пакеты с бумагой для записей (о чём он особенно горевал), чемоданы с одеждой. «И больше у меня ничего не осталось, — вспоминал Крашенинников, — как только одна рубаха, которая в ту пору на мне была». К счастью, вода в трюме стала убывать...
Так прошли десять долгих и страшных суток плавания. Утром 14 октября показались, наконец, берега Камчатки. Но приключения на этом не закончились.
Сразу войти в устье реки, на которой стоял посёлок и острог Большерецк, из-за отлива не удалось. Стали на якорь, но водяной вал, поднятый холодным северным ветром, налетел на парусник, сорвал его с якоря и выбросил на песчаную косу.
«На другой день, — рассказывал Степан Петрович, — находили мы токмо обломки нашего судна, а прочее всё унесло в море». Послали людей в острог за лодками. Целую неделю жили потерпевшие бедствие «не без великого страху» на узкой полоске суши, пока не пришла подмога.
Один зз всех
В то время на Камчатке было всего три русских поселения. Крашенинников остался в Большерецке. Неласково встретила Камчатка петербургского студента, нелегка была здесь и его жизнь. Обитал он в тёмной, душной каморке. Потеря вещей и съестных припасов отразилась на нём самым ужасным образом. В письме в Якутск он признавался: «Я ныне в самую крайнюю бедность прихожу. Оставшийся провиант весь издержался, а вновь купить его негде».
Он ещё верил, что «господа профессоры» приедут, заботился о строительстве для них жилья, «хором». Однако Миллер и Гмелин, занятые своими исследованиями (без дела они отнюдь не сидели), так и не приехали. Вся тяжесть огромной работы по изучению Камчатки легла на плечи Крашенинникова.
Можно только удивляться, как удавалось ему быть одновременно и географом, и ботаником, и зоологом, и ихтиологом, и историком, и лингвистом. Он изъездил Камчатку вдоль и поперёк. Однажды в лесу его захватило землетрясение. Позже он писал: «Вдруг как от сильного ветра лес зашумел. Горы заколебались, и снег с оных покатился». Земля под ногами ходила ходуном.
Он вёл метеорологические наблюдения, отмечал высоту морских приливов и отливов, изучал историю обширного полуострова. Весной разводил опытный огород и сажал в нём репу, редьку, шиповник, малину, сеял ячмень. Верил, что земледелие и на Камчатке возможно, что она «к житию человеческому не меньше удобна, чем страны, всем изобильные».
Необыкновенный животный мир увидел Крашенинников на Камчатке. Даже медведи вели себя здесь необычно. Летом, вспоминал Степан Петрович, они «как скот по тундре ходили». Он писал: «Камчатские медведи не велики и не сердиты, на людей никогда не нападают. Лисицы же столь пышны, осисты и красны, что других сибирских лисиц и сравнить с ними не можно». Ему приходилось наблюдать миграции камчатских мышей. «Иногда стада их так многочисленны, — рассказывал Крашенинников, — что целые два часа дожидаться надобно, пока оные пройдут».
Аборизвны Камчатки
Он видел сивучей, морских котиков, тюленей и кашалотов. Но, без сомнения, самым удивительным животным была так называемая морская корова, ныне уже полностью истреблённая. А Крашенинников морских коров видел и описал их. «Сие животное, — писал он, — из моря не выходит на берег. Кожа на нём чёрная, толстая, как кора на старом дубе. Длиною бывают до четырёх сажен, а весом до 200 пудов. Что касается до рёву сего животного, то оно безгласно, токмо сильно дышит, а раненое, тяжело вздыхает».
Петербургский студент нередко гостил у камчадалов, как русские тогда называли ительменов, коренных жителей Камчатки. «Телом смуглы и черноволосы, глаза у них малы, а лица плоски. Плечисты и присадисты, особливо кои живут при море и морскими зверями питаются». Так писал об ительменах Крашенинников.
Очень удивило его, что до появления русских на Камчатке местные жители совершенно не знали металлов. Да и потом мало пользовались металлическими вещами. Всё у них было из камня, кости, дерева, в том числе — ножи и посуда. Огонь добывали трением. Зимой жили в землянках. Летом перебирались в шалаши. Письменности они не знали. Считали, пользуясь пальцами рук и ног.
Довелось Степану Петровичу побывать на ительменском празднике. Веселье было в самом разгаре. Хозяева и гости плясали. Стоя на коленях и всплескивая руками, они прыгали по-лягушачьи. «Мне показалось оное действие странным, диким и противным», — писал он. Напротив, пение ительменов ему понравилось. «Сей народ, — отмечал он в своём дневнике, — имеет к музыке великую склонность». Крашенинников составил первый русско-ительменский словарь. Увиденное он зарисовывал, благо рисовать тоже умел.
Возвращение в столицу
Много лет спустя учёные были безмерно благодарны ему за подробные описания обычаев камчатских народностей. Давно исчезли эти обычаи, и лишь по его записям можно узнать, как жили люди почти первобытные, находившиеся чуть ли на стадии каменного века.
Уже четыре года жил на Камчатке русский учёный. На собаках, в лодке, пешком он проехал, проплыл, прошагал свыше тысячи вёрст. Собранный им научный материал был огромным. Он начал готовиться в обратный путь.
В середине июня 1741 года Крашенинников распрощался с Камчаткой и через месяц был уже в Якутске. Здесь в жизни его произошло важное событие: он обручился с родственницей якутского воеводы Степанидой Ивановной Цибульской. До конца дней своего учёного мужа она оставалась его верной спутницей. Прошло ещё несколько месяцев, и Крашенинников вместе с молодой женой прибыл в Петербург. Прибыли сюда и другие участники экспедиции.
Результаты их героической работы трудно переоценить. Русские мореплаватели под началом капитанов Витуса Беринга и Алексея Чирикова первыми из европейцев достигли Северо-Западного побережья Америки, попутно открыв ряд островов. К сожалению, это путешествие стоило жизни Берингу, скончавшемуся во время необычайно трудной зимовки на одном из необитаемых островов.
Был открыт путь в Японию и обследована Курильская гряда, составлены карты Северных берегов России от Печоры до Колымы и собраны сведения о льдах, морских течениях, климате тех суровых мест, жизни северных народов. Столь же бесценны были наблюдения и дневниковые записи Степана Крашенинникова.
Главный труд
Он стал академиком, профессором натуральной истории и ботаники. На одном из заседаний Академии Степан Петрович произнёс знаменитую речь «О пользе наук и художеств в государстве». Были там замечательные слова: «Сколько же бы времена наши заслужили пороку, если бы мы, наслаждаясь трудами предков, ничего вновь потомству не оставили?».
Крашенинников читал лекции студентам. Заведовал Ботаническим садом. Руководил академической гимназией и университетом. Жил всегда скромно, даже бедно. Вечерами спешил домой, зажигал свечи и начинал работать над тем, что считал главным делом своей жизни, — над книгой о далёкой Камчатке. Он использовал для этого походные дневники, записи метеорологических и астрономических «обсерваций», зарисовки и планы тех мест, где ему пришлось побывать.
В книге рассказывалось о природе обширного полуострова, о его вулканах, о зверях земных и морских, о жизни камчатских народов. «Описание земли Камчатки, сочинённое Степаном Крашенинниковым, Академии Наук Профессором» — так называлась эта книга.
Степан Петрович был уже тяжело болен, когда дописывал последние её страницы. «Не доведётся увидеть мне труд мой напечатанным», — печально говорил он жене. И, правда, не довелось. «Конец житию его последовал в 1755 году февраля 12 дня, как последний лист сего описания был отпечатан», — говорилось в предисловии. Учёному было в то время всего 44 года.
Находка у церкви Благовещения
Судьба КНИГИ оказалась счастливой. Скоро она была переведена на английский язык, потом — на немецкий, французский, голландский. В России книга издавалась несколько раз. Она и сегодня не потеряла своего значения.
Минуло более двухсот лет. Могила замечательного учёного затерялась. Было известно, что похоронен он был у церкви Благовещения на Васильевском острове. В 60-х годах XVIII века кладбище для захоронений закрыли, а много позже, уже в советское время, его вообще ликвидировали, могилы сравняли с землёй.
Но вот осенью 1963 года при прокладке траншеи у бывшей церкви ковш экскаватора вместе с разным строительным мусором поднял старую, сильно повреждённую могильную плиту. На её обломке можно было прочитать остаток надписи: «На сем месте погребён Академии наук профессор Степан Петров сын Крашенинников, который показав...». На этом текст надписи обрывался.
Под плитой открылась могила. В истлевшем гробу лежали скорбные останки, куски зелёной ткани, деревянные пуговицы с металлическими накладками, бронзовый крестик и фаянсовая восточная пиала, стоявшая в головах. Простое, скромное захоронение.
Для освидетельствования находки была образована комиссия, в состав которой вошёл, в частности, М. М. Герасимов, известный ученый и скульптор, создатель метода восстановления облика умершего человека по сохранившемуся черепу. Сомнений не было, что найдена могила именно Степана Петровича Крашенинникова, первого исследователя Камчатки.
Памятник в Некрополе
А дальше началась и многие годы продолжалась странная и, можно сказать, позорная история. Началась бюрократическая волокита. Казалось бы, всё ясно: останки замечательного учёного надо перезахоронить. Нашлись люди, энтузиасты, начавшие стучаться в разные инстанции, в первую очередь в Президиум Академии наук СССР. Увы, безуспешно. Правда, ленинградский Исполком ещё в 1964 году разрешил захоронить останки академика С. П. Крашенинникова в Некрополе Александро-Невской лавры, но средств на это не выделил. Требовалась же, в сущности, пустяковая для города сумма.
Череп и кости выдающегося путешественника, сподвижника М. В. Ломоносова, целых 25 лет пылились то на полке в Этнографическом институте в Москве, то в шкафу его ленинградского отделения. Лишь в 1988 году они упокоились, наконец, в Некрополе Александро-Невской лавры, невдалеке от могил М. В. Ломоносова и Леонарда Эйлера.
В конце кладбища, почти у самой стены, стоит неброский по виду надгробный памятник из серого известняка: постамент с усечённой колонной и чашей с декоративным светильником наверху. На постаменте — мраморная доска с именем и датами жизни учёного, исследователя Сибири и Камчатки. «Какая оттого прибыль, когда кто знает, что делается в Индии и Америке, а о своём Отечестве столько имеет понятия, что едва известно ему то место, где он живет», — писал Степан Петрович Крашенинников и призывал «знать своё Отечество во всех его пределах».
Черненко Г. «Знать свое отечество во всех его пределах» // Свет. – 2010. - № 1. – С. 54-57.
Автор — Г. Черненко