Жизнь японцев в России и Русской Америке

О Японских островах в России стало известно а самом начале XVII в., однако непосредствен-ному знакомству представителей двух соседних народов вначале способствовала сама природа и произошло это знакомство на Камчатке. С давних времен штормы и тайфуны, нередкие в Восточном океане, причиняли бедствие небольшим японским судам, которые неоднократно терпели крушения у Курильских и Алеутских островов и берегов Камчатки. Во время похода казачьего пятидесятника В. В. Атласова на Камчатку в 1697-1699 гг. он обнаружил у ительменов на р. Иче японца Дэнбэя, судно которого было разбито штормом у южного побережья полуострова. Так состоялось первое личное знакомство русского казака с жителем Японии. В 1699 г. Атласов отправился с ним в Якутск, а затем японец был доставлен в Москву. 8 января 1702 г. (все даты указаны по старому стилю) в с. Преобра-женском с ним беседовал царь Петр I. Дэнбэя обещали отпустить на родину, когда он выучит русский язык и обучит японскому нескольких русских.

Рассказы Дэнбэя об его отечестве стали первым в России японским источником об этой стране, но где она находится, русские еще не знали. В то же время выход русских землепроходцев и мореходов к Охотскому морю, а позднее и Тихому океану усиливал интерес к Японии и стремление к установлению с ней торговых сношений. Местные сибирские власти, Сибирский приказ, а затем и правительственные экспедиции, организованные по приказу Петра I, предпринимали различные попытки разведать путь в Японию. Большую лепту в поиски и описание «Апонского государства» внес И. Козыревский. К концу царствования Петра I путь в Японию со стороны России открыт еще не был, японские же суда продолжали терпеть кораблекрушения, и нередко их экипажи оказывались на Камчатке. Многие японцы оставались жить в России, принимали православие, получали русские имена и фамилии, некоторые из них становились переводчиками или учителями японского языка, но их русская жизнь, как правило, начиналась на Камчатке.

В июне 1729 г., когда уже завершалась Первая Камчатская экспедиция и В. Беринг после исторического плавания в поисках пролива между Азией и Америкой прибыл в Большерецкий острог, ему сообщили, что «видели подле берега ходящих людей иностранных, а признаваем, что подлинно японскаго народу». Беринг приказал найти этих людей. Их нашли, вероятно, это были Соза (в крещении Кузьма Шульц) и Гомза (Демьян Поморцев). Вместе с другими 15 японцами они потерпели кораблекрушение у побережья Камчатки, но в живых остались только двое. Японцев отправили в Петербург, там они были определены в Академию наук для изучения русского языка. В 1736 г. при Академии наук была образована школа японского языка, где Соза и Гомза стали учителями.

В начале декабря 1730 г. в «Предложении», поданном в Сенат, В. Беринг писал: «А ежели впредь вышеписанной японский народ [найдетца], то по моему мнению надлежит тех людей отправить на нашем судне в их землю и проведать путь, и мошно ли с ними иметь торг или каким другим образом к пользе нашему государству что присмотреть, понеже до самые японские земли от Камчатского Угла имеютца острова, и не в дальном расстоянии остров от острова» (2). В. Беринг высказал две очень важные мысли: о продолжении поисков Японии и установлении с ней контактов посредством возвращения на родину японцев, потерпевших кораблекрушение, на русских судах. Вторая мысль упорно использовалась Россией более 100 лет.

Северный путь в Японию в 1739 г. проложил отряд судов Второй Камчатской экспедиции под командованием М. П. Шпанберга без помощи японцев (3), а идея возвращения на родину потерпевших кораблекрушение жителей Страны восходящего солнца на русских судах была впервые осуществлена только в 1793 г. экспедицией А. Лаксмана (4). Хотя ни эта экспедиция, ни миссия Н. П. Резанова (5) не принесли желаемых результатов, Россия не оставляла надежды именно таким путем установить с Японией торговые и дружественные связи.

Попытки возвратить на родину японцев на казенных судах неоднократно предпринимались и в дальнейшем, но успеха не имели. Сёгунат, проводивший с 30-х гг. XVII в. политику самоизоляции государства, неизменно уклонялся от контактов с русским правительством, почему эта задача и была возложена на Российско-Американскую компанию, которая уже начала осваивать Курильские острова и основывать там свои поселения.

В 1823 г. Главное правление РАК представило в Министерство финансов записку о заселении острова Уруп свободными хлебопашцами, находя в этом «выгоду отечеству и Компании», но получила отказ 16 апреля 1826 г. (6).

Главное правление предписало главному правителю колоний «завести оседлость» на Урупе для развития там промысла бобров и использовать для этого местное население. В 1828 г. для учреждения поселения на Уруп был отправлен отряд, состоящий из 10 русских и 40 алеутов, селение именовалось Курильским отделом и подчинялось Ново-Архангельской конторе (7). Так как Уруп бы самым близким к Японии островом, «для неприязненного со стороны японцев покушения» там надлежало иметь какую-либо защиту.

Предполагалось выкопать ров, сделать вал с амбразурами для пушек и всегда иметь наготове огнестрельное оружие. 9 ноября 1830 г. Сибирский комитет подтвердил монопольные права Компании на Курилы, взимание ясака в пользу казны было отменено, Главное правление приступило к учреждению постоянного Курильский отряда, центр которого размещался на острове Симушир (7). Для производства промыслов на островах Щумшу, Симушир и Уруп из Ново-Архангельска доставлялись партии алеутов, раз в год колониальное судно привозило туда продовольствие и необходимые припасы и забирало добытую пушнину. Темпы развития промыслов на Курилах сдерживались недостатком людей, финансовых средств и продовольственных ресурсов. В то же время Российско-Американская компания нуждалась в новых рынках сбыта своей продукции, была заинтересована в мирном соседстве и установлении торговых отношений с Японией для снабжения колоний продовольствием.

Очередная попытка вступить в торговые контакты с Японией представилась в 1835 г., когда вновь после кораблекрушения три японца попали на Камчатку, а оттуда в Охотск. Как с ними поступить, на этот раз решал Азиатский комитет. Он выработал правила, коими следовало руководствоваться в таких случаях. 19 ноября 1835 г. они были высочайше утверждены.

Правила требовали: назначать командиром судна, которое будет перевозить японцев, из людей расторопных и на благоразумие которых можно положиться; с японцами обходиться ласково и снабдить их всем необходимым; высадить их там, где пожелают, или где будет удобнее; командиру судна не входить ни в какие официальные отношения с японскими властями, но начальникам или жителям того места, где они будут высажены, «стараться внушить», что возвращение потерпевших бедствие доказывает добрососедское и дружеское расположение русских, и впредь они будут поступать так же; в разговорах поступать крайне осторожно, чтобы не навлечь подозрение японцев (9).

Летом 1836 г. бот Охотской фактории РАК «Уналашка» под командованием подпоручика Д. И. Орлова с японцами на борту прибыл в гавань Урбитчь (Фурубецу) на западном побережье Итурупа, но был встречен орудийной стрельбой. Бот вынужден был уйти и высадить японцев в безопасном месте (10).

И на этот раз мирные инициативы русских окончились неудачей, но они были не последними. Однако, если все упомянутые попытки России посредством возвращения на родину японцев, потерпевших кораблекрушение, установить мирные, добрососедские отношения с Японией в научной литературе отражены довольно подробно, то о последующих событиях говорится весьма кратко и не совсем точно, хотя именно плавание в Японию судна Российско-Американской компании в 1843 г. достигло желанной цели. Возможно, это связано с недостаточной изученностью исследователями фондов РГАВМФ и документов, хранящихся в Национальном архиве США. Остановимся на этих событиях подробнее.

30 июля 1840 г. американские купцы с острова Оагу (Сандвичевы острова) уведомили начальника Камчатки капитан-лейтенанта Г. С. Шишмарева, что на прибывшем в Петропавловский порт английском торговом бриге «Гарликин» находятся шесть японцев с острова Нипон. Они были найдены в море американским китобойным судном и привезены на Сандвичевы острова. «Неодолимые причины» не позволили купцам отправить этих японцев на родину, а потому их привезли в Петропавловск, откуда, казалось, они скорее найдут возможность вернуться домой.

Сменивший вскоре Г. С. Шишмарева на посту начальника Камчатки капитан 2-го ранга Н. В. Страннолюбский с согласия местных жителей разместил японцев на квартиры, но они просили отправить их в Охотск, откуда надеялись на одном из судов РАК отплыть в Новоархангельск (11).

Н. В. Страннолюбский рапортовал об этом в Инспекторский департамент Морского министерства, который по распоряжению начальника Главного морского штаба его императорского величества А. С. Меншикова переслал рапорт канцлеру К. В. Нессельроде. В Петербурге уже было известно об очередных японцах, попавших на Камчатку, от председателя Совета Главного управления Восточной Сибири и доложено Николаю I. Император повелел возвратить их на родину на судах Российско-Американской компании с соблюдением правил, утвержденных в 1835 г.

Начальник Охотской фактории РАК капитан-лейтенант B. C. Завойко получил предписание Главного правления отправить японцев на судне Компании, как это было в 1836 г., однако в 1842 г. фактория уже не имела ни судна, ни команды с командиром, так как бот был передан порту. Колониальное же судно с грузом для колоний уходило из Охотска не ранее августа, когда идти в Японию по погодным условиям было уже опасно: можно было потерять и судно, и дорогостоящий груз (12). Главное правление предложило перевезти японцев из Петропавловска в Ситху, куда потерпевшие бедствие Хачь, Чоо, Ижро, Чинжро, Шемон и Руксабро прибыли 15 сентября 1842 г. на бриге «Великий князь Константин». Им предоставили удобное помещение в компанейском доме, снабдили одеждой, обувью, обеспечили свежей пищей за счет Компании, они «пользовались совершенною свободою и спокойствием, не были употребляемы ни в какую работу, и я должен сказать в похвалу сих японцев, что они вели себя тихо, скромно, отлично хорошо и вполне чувствовали ласковое, миролюбивое наше с ними обхождение и при прощании со мною за оказанные им милости изъявили мне живейшую свою благодарность» (13), — доносил в Главное правление РАК главный правитель колоний А. К. Этолин.

20 апреля 1843 г. бриг «Промысел», на котором разместили японцев, вышел из Новоархангельска. Командование судном поручено было Корпуса флотских штурманов прапорщику A. M. Гаврилову, испытанному и исполнительному офицеру, на благоразумие которого вполне можно было положиться. 3 июня бриг достиг залива Акесси (Аткис) на острове Матсмае (Матмай, совр. Хоккайдо), на следующий день он направился к первому увиденному селению, но по мере приближения брига жители его разбежались в горы. Высаженные, было, на берег японцы возвратились на судно. По инструкции Гаврилову предписано было, если обстоятельства не позволят подойти к берегу на Матсмае, то следовать к Итурупу и высадить японцев в бухте Санно у селения Урбитчь, куда в 1836 г. подходил бот «Уналашка».

A. M. Гаврилов повел бриг к Итурупу, и 8 июня «Промысел» подошел к острову. Командир отправил шлюпку за пресной водой. Вскоре с брига увидели бухту, где стояли 5 японских судов, а за ней большое селение. К русскому судну направилась байдара, «на которой махали белой шкурой, привязанной к шесту». Сидевший на носу байдары японец очень обрадовался, увидев на бриге соотечественников. Он объявил свое звание, подал прежде всего свою саблю, а потом сам поднялся на палубу. Это был Кувайос Асангаро из айнского селения Квай-то-май, «первый по Каноо-Чизо, главном начальнике этого селения».

Вот как описал эту встречу A. M. Гаврилов в своем рапорте: «Я встретил японскаго чиновника на палубе и после обоюдных приветствий пригласил в каюту, в которую он спустился без всякой недоверчивости. Когда он сел в кресла, то тотчас положил саблю перед собою на стол и после минутнаго молчания сказал речь... что он, Кувайос Асангаро, по доброй воле, но с согласия перваго начальника решился ехать на судно в надежде найти у нас своих соотечественников или, по крайней мере, привезти на берег известие о добром намерении нашего посещения, в случае же худых с нашей стороны намерений он обещался воротиться на берег с распоротым брюхом». Далее Асангаро сказал, что на берегу приготовлено много пушек, но теперь русское судно в полнейшей безопасности, и если нужны вода и дрова, то можно идти прямо к селению.

Гаврилов ответил, что единственная цель прихода судна к Итурупу — возвращение соотечествен-ников, потерпевших кораблекрушение. Он подчеркнул, что русские делают это не в первый раз и впредь будут поступать так же, из чего как Асангаро, «так и все японцы, наверно, наконец, убедятся в дружеском расположении русских к японцам... Я также благодарил и его лично за доброе мнение о русских и за страх, перенесенный им при поездке на судно, заметив, что в сношениях с русскими японцам нечего бояться подвергать свои жизни опасности. С большим трудом и с помощью всех бывших на бриге японцев удалось мне, наконец, вполне передать смысл моих слов японскому чиновнику», — писал в рапорте командир судна.

«Помолчавши немного, — продолжал рапорт A. M. Гаврилов, — он крепко пожал мне руки и потом, сняв с эфеса своей сабли резной наконечник, а с себя шелковой шнурок, заменяющий бандольер, просил принять их в знак памяти. Тогда и я, сняв с моей сабли темляк с бандольером, предложил их ему. Он взял мой подарок с большим удовольствием, и темляк тотчас привязал к своей сабле, а бандольер, выходя из каюты, надел на себя. В заключение он вынул свою саблю, лезвие которой было спущено, и подал ее мне, а от меня попросил моей сабли и, повертев ее немного в руке, возвратил ее мне, а свою взял обратно. Тогда японцы по желанию его объявили мне, что это служит у них высшим доказательством дружбы».

Асангаро еще раз предложил Гаврилову воды и дров, но тот снова отказался. «Тогда, — пишет далее в рапорте командир брига, — без всякого повода с моей стороны он сказал, что теперь, если русские суда придут на Итуруп, Матсмай или на Нипон, то стрелять в них не будут, а доставят все нужное». Гаврилов со своей стороны старался убедить японцев, что русские своим визитом только хотели показать дружеское расположение, и если японскому судну случится посетить колонии, то оно найдет дружеский прием.

После этого чиновник попросил бумагу и чернила и, назвав свое имя и звание, написал, что «от лица как возвратившихся на родину, так и от лица всех японцев благодарит русских за дружбу и за доставление своих соотечественников на родину. Написавши эту бумагу, он приподнял ее над головой и передал мне, прося, чтобы и я написал ему бумагу. Тогда я написал ему следующее: на бриге „Промысел“ Российско-Американской компании 1843 года 8 июня потерпевшие кораблекрушение шесть человек японцев возвращены на родину, что сделано русскими без всяких видов, но только в доказательство дружбы.

Потом он пил чай, вино и курил сигары, а при прощании предложил мне пить с ним из одной рюмки, что, по словам японцев, также служит доказательством дружбы» (14).

Это была первая столь миролюбивая встреча русских моряков с японцами при возвращении на родину потерпевших кораблекрушение, во время которой не было выражено никакой враждебности или неприязни со стороны хозяев. Ведь и М. П. Шпанберг, и А. К. Лаксман, и Н. П. Резанов и другие командиры русских судов вынуждены были уйти от японских берегов из-за неприязненных отношений японцев. Вероятно, отношение к иностранцам, и в том числе к русским, изменилось после того, как в августе 1842 г. в силу сложившихся обстоятельств Верховный совет Японии вынужден был издать новую инструкцию властям приморских провинций: удалять иностранные суда от японских берегов мирными средствами и снабжать их экипажи необходимыми припасами (15).

После столь успешного плавания Главное правление РАК обратилось в Министерство иностранных дел России с ходатайством об отмене постановления, запрещающего компанейским судам приближаться к японскому берегу, и предложило свой план дальнейших действий: отправить того же офицера к острову Итурупу и передать начальнику селения Квай-то-май, куда приходил бриг «Промысел», грамоту за подписью директоров Компании. В грамоте предлагалось выразить благодар-ность за дружеский прием русского судна в 1843 г. и согласие на посещение судами Итурупа, Матсмая и Нипона (Хонсю) для получения провизии, воды и дров. Помимо того, Главное правление просило назначить пункты и селения, к которым русские суда могли приставать на этих островах.

Канцлер К. В. Нессельроде не находил препятствий для реализации этого плана, но рекомендовал дать Компании разрешение только в виде опыта, хотя на его доклад и последовало высочайшее разрешение (16). Дальновидный политик понимал, что радоваться еще рано.

Главное правление приступило к подготовке грамоты согласно японскому этикету: Главное правление РАК могло адресовать грамоту начальнику Матсмая, в подчинении которого находился Итуруп, главный правитель колоний — начальнику Кунашира, а грамоту начальнику Итурупа можно было отправить от имени начальника Охотского порта. Для этого капитану-лейтенанту B. C. Завойко был присвоен «титул начальника торговой пограничной фактории на охотском берегу», который должен был употребляться и при будущих сношениях (17).

Для передачи грамоты A. M. Гаврилову предстояло новое плавание в Японию. На Курильских островах он должен был взять толмачей и с их помощью по копии перевести японцам содержание посылаемого документа, а саму грамоту, подписанную Завойко, и с печатью Охотской фактории нужно было вручить японскому начальнику «в том самом картинном ящике и шелковом чехле», в котором она была послана Главным правлением. В этом документе говорилось о неудачной попытке русского судна доставить на родину японцев в 1836 г., приходе русских к Итурупу в 1843 г., встрече с Кувайосом Асангаро и выражалась благодарность за дружескую встречу и возможность пополнить припасы (18).

На командира судна возлагалась задача развить успех 1843 г. и «всеми мерами» стараться сблизиться с японцами, с помощью подарков возбудить в них желание и интерес к торговле с русскими. Японцам посылались куски сафьяна, рюмки, стаканы и др. По мнению Главного правления, было бы полезно, если бы из колоний можно было доставлять в Японию соленую и сушеную рыбу, получая взамен рис, чай и другие продукты. Для облегчения общения на всякий случай A. M. Гаврилову вручили копию «с 40 японских наречий и слов, писанных русскими буквами» (19).

Дополнительно командиру судна поручено было выяснить, не изменилось ли что-нибудь в основных законах Японии, не было ли в империи политического переворота, «не существует ли даже теперь междуусобной войны?», а также разведать, кто является императором, вице-императором, как давно они управляют страной, спокойно ли в империи и нет ли какой-нибудь смуты (20). Это поручение было вызвано довольно странным для русских поведением японцев.

Объявление Кувайоса Асангаро Гаврилову о разрешении русским судам заходить на японские острова противоречило до того времени строго соблюдавшимся в Японии постановлением, категорически запрещавшим иностранным судам подходить к берегам страны. С другой стороны, японский чиновник никогда бы не решился сделать подобное заявление командиру иностранного судна без разрешения высших правительственных лиц. Отсюда в Главном правлении и возникал вопрос: не произошло ли в Японии каких-либо кардинальных политических изменений. Очевидно, в России не знали об отмене там в 1842 г. запрета на посещение иностранных судов для пополнения запасов воды, дров и продовольствия.

Командиру судна были переданы присланные из Главного правления два ящика с письмами и портретами адмирала П. И. Рикорда, адресованными переводчикам Муру Камитейскому (Тэйсука Мураками) и Кумаджеру (Кумадзиро Камихара), а также Такатай Кахи (Кахээ Такадая), спо-собствовавшему освобождению из японского плена В. М. Головнина и его товарищей (21).

3 мая подпоручик A. M. Гаврилов получил подробную инструкцию главного правителя колоний А. К. Этолина (22), и вскоре шхуна «Тунгус» отправилась в новое плавание к Итурупу. 19 июля 1845 г. судно подошло к острову, но туманы, а потом штиль не давали приблизиться к берегу. Наконец, 24 июля состоялась встреча командира шхуны с японской байдарой, однако она оказалась безуспешной: курилец по фамилии Шпанберг, взятый с острова Шумшу в качестве толмача, не понимал японского языка. Только с помощью пантомимы удалось выяснить, что Кувайос Асангаро умер. Японцы не стреляли, охотно снабдили русское судно водой и рисом, но категорически отказались от подарков и платы за провизию. Ни с каким начальником Гаврилову встретиться не пришлось, и после часовых переговоров встреча закончилась (23).

Контакты с японцами вновь установить не удалось, но на этот раз в значительной степени из-за отсутствия переводчика, и Главное правление РАК не теряло надежду на будущие связи. В том, что японцы не стреляли и снабдили судно водой и рисом, оно видело хороший знак. 25 ноября 1845 г. Главное правление сообщало министру финансов: «Обстоятельство это имеет свою замечательную сторону и от части приводит к заключению, что возобновление подобных попыток при пособии со стороны правительства может постепенно сопровождаться возрастающим успехом» (24).

В то время, когда РАК на практике пыталась наладить отношения с Японией, в Петербурге шла работа в том же направлении, но на другом уровне. В начале 40-х гг. XIX в. возросла заинтере-сованность России в установлении торговых отношений с Японией по внутренним экономическим и политическим причинам, а также в связи с открытием Англией в 1842 г. китайских портов и активизацией деятельности США, Англии и Франции в северо-западной части Тихого океана, где находились русские владения. 10 июля 1843 г., когда «Промысел» возвращался с острова Итуруп после успешной встречи с японцами, контр-адмирал Е. В. Путятин представил в Сибирский комитет докладную записку о снаряжении экспедиции в Китай и Японию. Он предлагал направить судно в Эдо, чтобы вступить в переговоры с японскими властями, а также проверить, действительно ли Сахалин является полуостровом и устье Амура недоступно для морских судов. Путятин полагал, что нужно спешить с решением этих задач, пока англичане не опередили русских. 26 июня он был назначен начальником экспедиции, 16 августа Николай I подписал грамоту японскому императору, в которой подчеркивалось, что в установлении дружественных и торговых отношений заинтересованы обе страны. В тот же день контрадмирал получил инструкцию о ведении переговоров. Однако отправка экспедиции Путятина встретила противодействие канцлера К. В. Нессельроде по внешнеполитическим соображе-ниям и министра финансов Ф. П. Вронченко по экономическим причинам. Кроме того, он не верил в успех переговоров с Японией. Экспедиция была отложена.

В марте 1844 г., когда с разрешения Николая I японцы в Ситхе обучались русскому языку и готовилась грамота начальнику острова Итуруп, проект установления отношений с Японией подал императору адмирал И. Ф. Крузенштерн, который отмечал значение японского рынка для азиатских владений России, высказывал мнение, что нельзя упускать благоприятный момент, ибо англичане могут опередить русских и в Японии, как это было в Китае, полагал, что нужно искать новые пути сближения с Японией, а неудачи в этом отношении не должны останавливать. Но и этот документ был отклонен (25).

Итак, все попытки России установить добрососедские отношения с Японией терпели крах. Министерство иностранных дел России убедилось, что главной причиной неудач являлось упорное стремление сёгуната сохранить политику изоляции страны. В то же время Англия и особенно США, которым для развивающейся быстрыми темпами промышленности были необходимы новые рынки сбыта, упорно добивались открытия портов Японии более решительными и жесткими мерами (26), чем Россия. Под давлением обстоятельств Япония вынуждена была смягчить инструкцию 1825 г., которая предписывала захватывать и уничтожать иностранные суда, а экипажи арестовывать и в случае сопротивления убивать, и издать в августе 1842 г. новую инструкцию властям приморских провинций (27).

Однако Россия в этой борьбе за рынки сбыта колониальных товаров придерживалась прежней тактики. В мае 1850 г. американское китоловное судно «Купер» снова доставило в Петропавловск шесть японцев, судно которых разбилось, и они два месяца скитались в океане. Нашел их американский китолов «Генри Ниланд». Всего на японском судне было 13 пассажиров, 6 из них владелец китолова Кларк передал в море на судно «Купер» для доставки на Камчатку, остальных намеревался высадить на Сандвичевых островах. 19 мая 1850 г. рапорт об этих событиях начальник Камчатки капитан 1-го ранга Р. Г. Машин направил А. С. Меншикову, который доложил о нем императору. Николай I вновь повелел возвратить японцев на родину на судне РАК, ибо «может быть это обстоятельство послужит поводом к вступлению в некоторые сношения с Японией» (28).

18 августа 1850 г. адмирал П. И. Рикорд представил Николаю I проект организации посольства в Японию и предложил свои услуги в качестве посла. Он полагал, что торговля с Японией поможет решить проблему обеспечения продовольствием Камчатки и Восточной Сибири. Однако К. В. Нес-сельроде, учитывая внешнеполитическую ситуацию на Дальнем Востоке, счел этот проект несвоевременным. Кроме того, он полагал, что в случае очередного отказа Японии от установления контактов это могло бы нанести удар престижу России (29). Отказываясь от попыток установления официальных, государственных отношений, Россия все время надеялась, что возвращение потерпевших бедствие японцев посредством Российско-Американской компании сможет решить насущные проблемы. Поэтому, когда копия рапорта Р. Г. Машина поступила в Министерство иностранных дел, управляющий министерством Л. Г. Сенявин, в свою очередь, доложил об этом государю. При этом он напомнил, что в прошлые годы такие случаи уже бывали, японцев возвращали на судах Российско-Американской компании, высаживали на ближайший японский остров, стараясь войти в дружеские контакты с местными властями. Сенявин высказал предположение: возможно, было ошибкой, «что подобные объяснения происходили с низшими властями незначительных островов Японии», поэтому они и заканчивались неудачей. Теперь предлагалось возвратить японцев «на один из главных островов Японии» и там стараться войти в переговоры с японскими властями. Отправить же японцев снова предстояло на одном из судов РАК (30). Все это 29 сентября 1850 г. Л. Г. Сенявин сообщил председателю Главного правления РАК В. Г. Политковскому. Соображения МИДа одобрил император, и Высочайшее повеление передали Главному правлению Компании, которое направило главному правителю колоний соответствующее предписание. Однако уже 7 октября Главное правление РАК направило Л. Г. Сенявину свои предложения: перевезти японцев в колонии, обучить их там русскому разговорному языку, чтобы при объяснениях с японскими властями они, «хотя до некоторой степени, могли заменить недостаток в переводчиках», а в навигацию 1852 г. отправить их на один из главных островов Японии с письмом к властям острова от имени главного правителя колоний, причем письмо необходимо было перевести на китайский язык (31).

Главное правление РАК учло неудачу 1845 г., когда переговоры сорвались из-за отсутствия переводчика. Кроме того, теперь письмо японским властям предлагалось адресовать от имени главного правителя колоний, а не начальника торговой пограничной фактории, как в 1845 г. Статус одного из главных островов Японии требовал и другого статуса автора письма. Предложения Главного правления получили одобрение Николая I, об этом спешно уведомили главного правителя колоний Н. Я. Розенберга (32).

К тому времени в Петропавловск на китоловном судне «Маренго» доставили еще двух японцев, потерпевших кораблекрушение. Их поместили с шестью прибывшими ранее и обеспечили всем необходимым до получения дальнейших приказаний. Об этом 17 ноября 1850 г. и. д. камчатского военного губернатора и командира Петропавловского порта капитан 1-го ранга B. C. Завойко рапортовал князю А. С. Меншикову (33).

До лета 1851 г. японцы жили на Камчатке, а в июле 1851 г. семь человек: Чески (Чеспи, Чоуске), Сингит (Синкичь), Тарове (Тарабе), Тицасо (Тацуро), Асаките (Асакичь), Гоките (Гокичь) и Себе (Сэбэ) (один из доставленных на «Маренго», по-видимому, умер) на корвете «Оливуца» прибыли в Аян, откуда на бриге РАК «Великий князь Константин» перешли в Новоархангельск. Их разместили на одной квартире с учеником мореходства Свиньиным, который обучал «смышленнейших из означенных японцев русской грамоте». «Для присмотра за ними вроде дядьки» был выделен отставной боцманмат Дмитрий Дарьин (34). Общий надзор за жизнью японцев в Ситхе и их обучением осуществлял российский шкипер И. В. Линденберг, так как предполагалось, что именно он будет командиром судна, которое пойдет с японцами весной 1852 г. на их родину.

24 мая 1852 г. И. В. Линденберг рапортовал Н. Я. Розенбергу, что японцы в течение зимы упорно трудились и по необходимости могут служить переводчиками при помощи Свиньина. Успехи их были бы значительнее, если бы удалось уговорить их учиться писать по-русски, но они категорически отказались под предлогом, что это слишком трудно для них. Состояние здоровья самого Линденберга не позволило ему приняться за изучение японского языка (35). За время пребывания японцев в Новоархангельске были составлены: «русско-японский словарь по алфавиту», в который вошло 1650 слов; «японская простая азбука», содержавшая 48 простых букв и 21 букву из той же азбуки, но с прибавлением точек, означающих иное произношение, произношение всех японских букв обозначено русскими словами; «тетради численного счета», написанные арабскими цифрами с обозначением прописью русскими буквами произношения на японском языке; «многовязная японская азбука», написанная японскими знаками с обозначением русскими буквами произношения каждого японского знака и слога; «примечания» о существующих в Японии монетах с объяснениями и рисунками «главнейших японских монет в настоящую их величину»; копия японской статистики, написанная японскими буквами, и копия той же статистики, написанная русскими буквами (36). Кроме того, в новоархангельских мастерских по указаниям японцев был сделан компас для использования в случае необходимости японцами при подходе к японским берегам.

29 мая 1852 г. семеро японцев на корабле «Князь Меншиков» под командованием И. В. Лин-денберга покинули Новоархангельск. Перед выходом корабля в море Н. Я. Розенберг вручил его командиру подробнейшую инструкцию, в соответствии с которой «Князь Меншиков» направился прямо к заливу Симода на южной стороне острова Нипон (Хонсю). Это место было выбрано не случайно. Из семи японцев, живших в Новоархангельске, пятеро были матросами, Чоуске — штурманом, а Тацуро боцманом одного и того же судна, которое ходило по прибрежным бухтам и заливам на южной стороне Нипона, некоторые из них плавали и вдоль северного берега этого острова, занимаясь перевозкой риса и водки, следовательно, места им были знакомы, в то время как никто из них ни в Нагасаки, ни на острове Матсмае не был и мест тех не знал. Помимо того, как объяснили японцы, жители разных уездов и губерний страны не понимали языка друг друга, поэтому привезенные японцы могли быть полезны в качестве переводчиков только в тех краях, которые соседствовали с их родиной. Они были уроженцами уезда Хидака губернии Кикокуни и города Саноура, находившихся на южной стороне Нипона, недалеко от залива Симода, часто посещали эти места и были хорошо знакомы с разговорным языком жителей окрестностей залива.

По показаниям японцев, в городе Симода не было крепости и пушек, там располагалась только небольшая гауптвахта с шестью солдатами и одним офицером, в заливе не стояли вооруженные суда или лодки. Губернатора в городе Симода тоже не было, а тот губернатор, в подчинение которого он входил, жил в городе Одовара (Одавара), до него нужно было два дня идти пешком. «В заливе Симода Вы встретите затруднений гораздо менее, нежели в каком-либо другом более значительном на острове Нипон порте», — делал вывод Розенберг. С другой стороны, в городе имелось много магазинов с разными товарами, а до столицы Японии Эдо гонцы и курьеры поспевали за три дня пути. Наконец, отсюда Линденбергу удобно было следовать дальше, в Китай (37).

28 июля корабль «Князь Меншиков» вошел в гавань города Симода на южном побережье острова Нипон, одного из главных островов Японии. Как замечал И. В. Линденберг в рапорте главному правителю колоний от 17 октября 1852 г., город Симода — небольшой, но он лежит на пути джонок из Нагасаки и других западных и южных портов Японии в главный город Эдо.

Как только был отдан якорь, на борт судна устремилось множество японцев, старавшихся осмотреть русский корабль до приезда начальства. Вскоре приехал губернатор города (видимо, за время жизни японцев на Камчатке и в Новоархангельске в Симода появился губернатор) в сопровождении большой свиты из офицеров и чиновников. Они опросили всех семерых японцев, осмотрели судно, и все тщательно записывали. Пригласив их в каюту, Линденберг объявил причину прихода и прибавил, что имеет письмо от главного правителя колоний губернатору города, которое желает ему вручить и получить ответ. В письме Н. Я. Розенберг сообщал японским властям, что русские суда неоднократно доставляли японцев на Итуруп и просил указать гавани в Японии, где за плату они могли получить необходимые припасы. В письме отмечалось, кроме того, что по непонятным причинам голландцам разрешено торговать в Нагасаки, а представителям России в этом отказано, хотя уже по многим примерам японцы могли убедиться «в миролюбивых и приязненных наших к вам чувствах» (38). Губернатор «от лица японской нации благодарил русских за доставление на родину его претерпевших кораблекрушение соотечественников и за попечения и благодеяния, оказанныя им во время пребывания их в России», а затем заявил, что он не имеет права вступать в какие бы то ни было сношения с иностранцами без разрешения своего начальства и не может принять ни привезенных японцев, ни письмо. После долгих уговоров, с согласия Линденберга губернатор снял копию с письма Розенберга для отправки ее в Эдо. Он изъявил готовность пополнить запасы провизии на корабле, но в то же время заявил, что поставит вокруг судна караульные лодки, и запретил морякам съезжать на берег.

На следующий день губернатор со свитой снова прибыл на корабль, вновь опрашивал «наших японцев до малейших подробностей», потом прибывшие осматривали корабль, орудия, ружья и пистолеты и все тщательно записывали. После этого явились живописцы, которые с лодок снимали вид корабля, а поднявшись на палубу, разные его части.

Японцы продолжали посещать судно, но только в свите губернатора или капитана над портом. «Они казались весьма хорошо расположенными к русским, были вежливы и радушны, осматривали все с любопытством и любовались в особенности огнестрельным оружием», но никаких подарков принимать не хотели, а покупать не смели, так как только в Нагасаки разрешено торговать иностранцам. Губернатор долго расспрашивал «наших японцев» о Камчатке, Охотске, Ситхе и Курильских островах, «и кажется, японское правительство опасается столь близкаго соседства русских», сделал вывод Линденберг.

С каждым днем строгость присмотра за русскими усугублялась, число караульных лодок постоянно увеличивалось, в Симода со всех сторон стекались солдаты, вооруженные мушкетонами, ружьями и пиками, помимо сабель и кинжалов, которые носили все. «Целые караваны с навьюченными буйволами и лошадьми тянулись мимо нашего корабля вдоль морскаго берега, по которому пролегала дорога из внутри страны в город Симода, и хотя за темнотою сумерек мы не могли рассмотреть, что они везли, но должно полагать, что это были пушки», — писал командир судна главному правителю колоний.

Губернатор города Симода, капитан над портом и другие японские чиновники ежедневно приезжали на корабль и неоднократно выражали благодарность за вспомоществование, оказанное их соотечественникам, «со всеми признаками искренности», что позволяло надеяться на благоприятный исход переговоров с японцами. 31 июля на корабль прибыл вице-губернатор города Одовара. Снова начались допросы «наших японцев», но на вопрос, когда они их заберут и примут письмо от главного правителя колоний, японцы отвечали, что до получения приказаний из столицы они ничего сделать не могут.

Вечером 1 августа в Симода с огромной свитой приехал губернатор города Одовара, на следующее утро русский корабль вновь посетил вице-губернатор того же города и объявил японцам, что не может их принять, и они должны отправиться дальше. И. В. Линденбергу вице-губернатор объяснил, что по полученным из Эдо приказаниям он не может принять соотечественников, а следовательно, и письмо, так как этот порт закрыт для иностранцев и местные власти не имеют права вступать в какие-либо сношения с ними. Вице-губернатор объяснил, что для русских и так сделано весьма важное отступление от японского закона, запрещающего пребывание иностранных вооруженных судов во всех гаванях империи. До сих пор все иностранные суда, посещавшие гавани Японии, должны были сдавать им оружие, амуницию и даже руль. Командира судна попросили немедленно покинуть гавань. Большие японские лодки взяли корабль на буксир и вывели его из гавани.

«Наши японцы» стали усиленно просить, чтобы командир судна высадил их на берег, «хотя бы их и ожидала неизбежная смерть». Линденберг, идя вдоль берега, выбрал небольшую бухту на расстоянии около 5 миль от гавани Симода и на двух колошенских ботах отправил туда японцев. Когда они пристали к небольшой деревне, лежащей в углублении бухты, корабль «Князь Меншиков» снялся с якоря и направился в дальнейший путь (39).

Так закончилась последняя попытка установления дружественных и торговых отношений с Японией посредством возвращения на родину японцев, потерпевших кораблекрушение и оказавшихся в России.

Почти все японцы, потерпев крушение своих судов в Тихом океане и пережив многодневные скитания, оказывались прежде всего на Камчатке, здесь они впервые знакомились с русскими людьми, с жизнью в России, о них заботились, обеспечивали всем необходимым, а затем они становились разменными картами в международных отношениях, на их судьбах строили свою политику и Россия, и Япония, а порою и США. Далеко не всегда им удавалось благополучно возвратиться на родину, ибо сёгунат отказывался принимать обратно соотечественников, побывавших за пределами Японии, но Россия делала для этого все возможное.

Через два с половиной года после ухода «Князя Меншикова», 26 января (7 февраля) 1855 г., здесь же, в городе Симода, был подписан мирный договор, согласно которому впервые между Японией и Россией устанавливались «постоянный мир и искренняя дружба», российским кораблям были открыты порты Симода, Нагасаки и Хакодате, в последнем в 1857 г. было учреждено российское консульство.

1. Вторая Камчатская экспедиция. Документы. 1730-1733. Часть I. Морские отряды. М., 2001. С. 379, 465.
2. Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана в первой половине XVIII в. Т. 1. М., 1984. С. 96.
3. Там же. С. 170-183, 189-194.
4. Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана во второй половине XVIII в. Т. 2. М., 1989. С. 312-320.
5. Российско-Американская компания и изучение Тихоокеанского Севера. 1799-1815. Т. 3. М, 1994. С. 69-79, 95-111, 115; Файнберг Э. Я. Русско-японские отношения в 1697-1875 гг. / Э. Я. Файнберг. М., 1960. С. 71-91.
6. Российско-Американская компания и изучение Тихоокеанского Севера. 1815-1841. Т. 4. М., 2005. С. 161.
7. Там же. С. 217.
8. Там же. С. 249.
9. РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 1. Д. 5140. Л. 9 об. — 10.
10. NARS-RRAC. РГАВМФ. Ф. 1375. Оп. 1. Д. 47. Л. 63; Файнберг Э. Я. Указ. соч. С. 115.
11. РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 1. Д. 5140. Л. 1, 2.
12. Там же. С. 22-24.
13. NARS-RRAC. РГАВМФ. Ф. 1375. Оп. 1. Д. 47. Л. 223.
14. РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 1. Д. 5140. Л. 49-51 об.
15. Файнберг Э. Я. Указ. соч. С. 119.
16. РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 1. Д. 1499. Л. 1-2.
17. NARS-RRAC. РГАВМФ. Ф. 1375. Оп. 1. Д. 15. Л. 242-245 об.
18. Там же. Л. 250-251.
19. Там же. Л. 238-240.
20. Там же Л. 282-283.
21. Там же. Д. 49. Л. 266.
22. Там же. Л. 256 об. −267.
23. РГАВМФ. Ф. 410. Оп. 1. Д. 1493. Л. 14-20.
24. Там же. Л. 13.
25. Файнберг Э. Я. Указ. соч. С. 115-117.
26. Там же. С. 117-123.
27. Там же. С. 119.
28. РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 2. Д. 952. Л. 8.
29. Файнберг Э. Я. Указ. соч. С. 124.
30. АВПРИ. Ф. РАК. Д. 383. Л. 12-13 об.
31. Там же. Л. 18-19 об.
32. NARS-RRAC. РГАВМФ. Ф. 1375. Оп. 1. Д. 18. Л. 789-792.
33. РГАВМФ. Ф. 283. Оп. 2. Д. 952. Л. 2.
34. АВПРИ. Ф. РАК. Д. 383. Л. 40-42.
35. Там же. Л. 50.
36. Там же. Л. 48-49.
37. NARS-RRAC. РГАВМФ. Ф. 1375. Оп. 1. Д. 58. Л. 124 об-131.
38. АВПРИ. Ф. РАК. Д. 383. Л. 20-23.
39. Там же. Л. 58-67 об.; Морской сборник. СПб., 1853. Т. 10. № 8. С. 128-138.

Федорова Т. С. Жизнь японцев в России и Русской Америке начиналась с Камчатки // «Камчатка разными народами обитаема.»: Материалы ХХIV Крашенинник. чтений: / Упр. Культуры Администрации Камч. обл., Камч. обл. науч. б-ка им. С. П. Крашенинникова. — Петропавловск-Камчатский: Камч. обл. науч. б-ка им. С. П. Крашенинникова, 2007. — С. 179 — 188.